Валентин Михайлович вспоминает: В конце двадцатых годов на комбинате, помимо ликбеза и фабзавуча, появились множественные кружки и балетная студия, народный хор, спортивные секции, курсы фигурного катания и т.д. От мамы ко мне перешла любовь к спорту, особенно к конькам, также неуемная тяга к учебе. Как это ни покажется странным, но в дошкольные годы я очень любил «играть в школу» под руководством соседки Раи Печниковой. Она была на год старше меня и, по моим детским ощущениям и понятиям, представлялась мне девочкой самой доброй, умной и красивой, и я, конечно, был молчаливо и преданно в нее влюблен. Видимо, заряд ее общения с нами был настолько силен, что все пять довоенных классов я заканчивал только на пятерки...Не обошло меня и пристрастие к церковному пению. Почти каждый день бабуся, как я всегда называл свою бабушку, брала меня с собой, в церковь и однажды окрестила. Обряд крещения, правда, происходил не в Москве (бабушка боялась негативной реакции моего отца), а в небольшой церквушке на окраине Волоколамска, где крестились все бабушкины дети и она сама. А было у нее, кроме моей мамы, три сына: Сергей, Филипп и Николай. Дядю Сергея, человека работящего и хозяйственного, которому, по словам его старшей дочери, «до всего было дело», арестовали в сентябре 1937 года, и он пропал где — то на Соловках. Позднее, в 1943 году, когда я учился в Соловецкой школе юнг, мы пытались найти какие — либо следы заключенных, но, как нам говорили местные рыбаки, «пустое это дело, никаких следов вы не найдете». На деревянных нарах Соловецкого монастыря, на которых после заключенных спали юнги, все же уцелели какие — то, в том числе именные надписи, но ничего, напоминающего о дяде Сергее, я не нашел. После реабилитации дяди его младшая дочь, участница войны, получает теперь, в свои 79 лет ежемесячное пособие за отца — 92 рубля. Железнодорожная профессия, которую представлял дядя Филипп, меня не увлекла, зато морское дело, которое олицетворял балтийский моряк дядя Коля, пришлось по душе. Каждый его приезд из Ленинграда в Москву становился настоящим праздником. Мы непременно играли в героя — моряка. Внешне мы были так похожи друг на друга, что в мой первый послевоенный приезд с флота в отпуск (около шести утра) бабушка, открыв дверь, стала громко звать родителей: «Вставайте скорее, Коля приехал!». А он ушел из жизни перед самой войной... У нас с соседом Радиком Рожковским радиосообщение о нападении гитлеровской Германии вызвало бурю эмоций. Ах, как мы огорчались, что не успеем повоевать, ибо были уверены: фашистов быстро разобьют, война вот — вот закончится. Но время шло. Немецкие войска уже рвались к Москве. Однажды мама, которая работала теперь без выходных, заговорила со мной как со взрослым. Мне поручалось срочно выехать в деревню, куда еще перед началом войны уехали отдыхать бабушка с братишкой, и привезти их домой. И еще я должен был уговорить бабушкину сестру отпустить в Москву ее сына, дядю Васю. Помню, как он, молоденький лейтенант, вернулся с финской войны после очень сильной контузии. Целыми днями он ходил по Москве, молчал, виновато улыбаясь, ничего и никого, кроме мамы, не воспринимал и категорически отказывался сменить военную форму на гражданскую одежду. Поезд остановился у малоизвестного тогда разъезда Дубосеково. Я привычно спрыгнул с подножки поезда, как это делал почти каждый год. Передо мной стоял родственник, дядя Терентий, начальник разъезда. «Ты что — то не вовремя приехал отдыхать»,— заметил он. После моих объяснений посоветовал поспешить, чтобы успеть на обратный, возможно, последний поезд на Москву. «Немец прет», — шепнул он мне на ухо. Деревня Петелино была рядом. Не обходя сад, прямо через заднюю калитку, влетел я дом. Все были в сборе, будто ждали меня, вещи стояли на выходе. Уговорить отпустить Васю, как я ни старался, мне не удалось. Бабушка Прасковья, его мать, твердила одно: «Кто его тронет, он же совсем больной, а они ведь тоже люди». Втроем мы поспешили к разъезду. Успели на поезд. Дядя Терентий помахал рукой как оказалось, в последний раз. Фашисты повесили его на березе, посаженной много назад его дедом. Дядю Васю «тоже люди» убили. Его нашли у овина на другой стороне деревни. Он лежал на траве в своей военной гимнастёрке, и кто знает, может быть, сознание вернулось к нему в последний момент... Школы работали в войну, но учиться не хотелось. Довелось попасть на торфоразработки. Ну, а крестьянский труд мне просто нравился. Наловчился косить, пахать на двухлемешке и даже подшивать валенки, когда началась зима. За подшитую пару давали меру картошки или десяток яиц. А с лета 1942 года нам с Радиком сильно повезло: взяли учениками на московский опытный авиационный завод. Он стал электриком, а я слесарем-сборщиком. Работать приходилось и «на казарменном положении» — это, когда в конце месяца по неделе не выходили из цеха. Зато мой вклад в семейное благополучие заметно возрос. Завод был военным, карточные нормы выше других, даже раз в месяц водку давали. Помню мамино удивление, когда я принес бутылку «Московской». Разумеется, я тогда еще не пил и не курил. Мы с соседом постоянно осаждали Фрунзенский военкомат. Какова же была радость, когда в июле 1943 года появилась надежда попасть в Школу юнг. Нужно было срочно доставить необходимые документы, включая согласие родителей (матери, так как отец на Дальнем Востоке, позже участвовал в войне с Японией), и пройти медкомиссию. Мы с соседом ее прошли, а вот еще одного приятеля с нашего двора забраковали по зрению. Как же он рыдал... В сентябре приняли присягу и началась настоящая взрослая служба, хотя нам было всего по 15 лет, а мне и того меньше. Предстояли выходы в море. Надо сказать, что ни на эсминце, ни на крейсере, где я был расписан по тревоге в носовом каземате на подаче зарядов (орудие 152 мм), нас никогда не посещал какой — либо страх перед возможностью, скажем, наскочить на мину, быть торпедированными и т.д. На эсминце, как известно, леерные стойки во время похода вырубаются и борт остается открытым. А Баренцево море осенью и зимой хорошей погодой не балует. Для того чтобы попасть, например, со шкафута на полубак, надо было ухватиться за строп и проскользнуть по тросу на фоне бушующего моря. Моя правая рука, вернее ладонь, после неоднократных «упражнений» такого рода приобрела способность к мертвой хватке, которая в значительной мере сохраняется до сих пор и пригодилась не раз. Победа! Флаги расцвечивания, увольнение до утра, слезы старослужащих матросов и старшин, сходящих по трапу с корабля, который был их домом. И вот две новости— хорошая и плохая. Главный боцман сообщил, что меня предложено зачислить в команду для участия в параде Победы в Москве. Нас выстроили на верхней палубе крейсера по левому борту. Прибывшее высокое начальство обошло строй, и последовала «плохая новость» — не прошел по росту. А я поторопился отписать домой, что скоро приеду. Ну, а уж дальше пошли матросские подначки. Больше других меня донимали насмешки, что, мол, свой дом я увижу не скоро, что мой год вообще еще не призывали, так что придется ждать, когда его призовут, отслужить с ними второй срок и т.д. и т.п. Однако все пошло по другому сценарию. Родители одного из бывших юнг оказались родственниками Булганина, бывшего в ту пору министром обороны. Ему объяснили, что, вот, ушли добровольно мальчишки воевать, школы бросили и надо бы дать им теперь доучиться. Доучиться дали. Но вернусь в 1945 год. Однажды меня неожиданно вызвали в Политуправление флота (а я, находясь уже в полуэкипаже, собирался в Германию в составе спецкоманды по приему трофейных кораблей). Было сказано, что назначаюсь комсоргом в ансамбль песи пляски Северного флота, который к тому времени значительно обновился и где надо навести порядок», а то, мол, «ансамбль флотский, а люди там и моря не нюхали..». надо сказать, что ансамблем руководил знаменитый в то время хормейстер Григорий Иванович Беззубов, начинавший свою певческую карьеру еще в капелле Его Императорского Величества, друживший с Шаляпиным. Я начал «наводить порядок» с организации кружка по изучению морского дела. А чтобы не отрываться от коллектива, я добросовестно посещал музыкальные уроки, сольфеджио, изучал историю музыки, пел в хоре. Хоровое дело освоил не хуже морского. Уже через год Григорий Иванович поддержал идею направить меня в командировку на крейсер «Мурманск», где я служил в войну, и организовать там хор. Увидев, как я занимаюсь, а затем и дирижирую хором, главный боцман крейсера мичман Е.Лебедев, к которому мы все относились с особым почтением и любовью, сказал: «Сколько служу, а такого чуда не видел, чтобы боцман дирижером стал». Одно нам тогда с Николаем Кондратьевым, главстаршиной, одновременно со мной назначенным в ансамбль парторгом, было непривычно: согласно штатному расписанию ансамбля он стал «солистом», а я сперва «актером», а потом «старшим актером». В то время я еще не понимал, что судьба позволила мне протянуть нить от увлечения церковным пением и школьным хором до высот профессионального искусства, широко раздвигая диапазон моего представления о мире и дала знания, очень пригодившиеся в жизни. В моем сердце навсегда сохранится искренняя благодарность двум учителям: в военные годы — главному боцману крейсера «Мурманск» Е.Лебедеву, научившему презирать смерть, любить Отчизну и боготворить женщин, а в мирные — Григорию Ивановичу Беззубову, чьей высшей наградой для меня была его собственноручная рекомендация для поступления в московскую консерваторию... Первый после демобилизации День Победы мы с приятелем встречали в парке ЦСКА, познакомились с девчонками и пригласили их отпраздновать вместе. Дали им посмотреть альбомы, пока бегали в магазин. Не подумайте плохого — квартиру они не «очистили», как ,это принято делать в наши дни. Но из альбомов исчезли все до одной флотские фотографии как мои, так и друзей — моряков. Вот какой «всепоглощающей» оказалась любовь наших девушек к военно — морскому флоту. Так начался третий, послевоенный этап жизни. Радик вернулся на завод, откуда мы уходили служить. В МГИМО поощрялось изучение культуры и искусства «своей» страны. Начиная с третьего курса, я стал публиковать свои статьи по истории китайской музыкальной культуры. И вот приятный сюрприз: во время практики в Китае в 1957 году обнаруживаю среди экспонатов музея музыкальной культуры в Пекине одну из своих статей. Разумеется, были и другие публикации, включая область международных отношений. Пришлось поработать и в журналистике, в том числе специальным корреспондентом газеты «Правда», где на ее «восточном» небосклоне в то время сияли такие звезды, как Евгений Примаков, Михаил Домогацких, Всеволод Овчинников, Виктор Шарапов и другие. Помню, как на заседании редколлегии «Правды» главный редактор Михаил Васильевич Зимянин, слушая подробное перечисление кадровиком моего послужного списка шутливо заметил: «Ну вот, будет и у нас свой Джек Лондон...» Однажды генеральный консул предложил мне пригласить местного специалиста по традиционной китайской гимнастике «тайцзицюань». Представитель иностранного отдела Шанхая Ван Мои откликнулся на просьбу, и в Генконсульство для занятий с группой наших сотрудников был направлен Фу Чжунвэнь — глава лучшей в Китае школы «тайцзи». Поясню, что среди китайцев эта гимнастика очень популярна. Освоить комплекс было делом весьма почетным, хотя и очень трудным. Расстались друзьями. Учитель на прощанье снабдил меня уникальной литературой, дал ряд ценных советов и сказал: «Если будете заниматься регулярно, то через полгода не узнаете себя». Он оказался прав: помимо прочего, у меня практически исчез синдром усталости, даже при значительных перегрузках... В моей дипломатической практике встречалось множество интересных ситуаций, если учесть, что пришлось работать и бывать в 20 странах — в Китае, Индии, Малайзии, Сингапуре, США, Австрии, Италии, Монголии и т.д. Но работа, связанная с Китаем и с Организацией Объединенных Наций, занимает особое место. Приходилось много ездить по миру, вести переговоры с правительствами тех государств, которые приглашали провести то или иное мероприятие ООН у себя в стране. Была у нас и такая функция: подбор слушателей и прием экзаменов на курсах переводчиков ООН в Москве и Пекине , куда я не раз выезжал в качестве председателя экзаменационной комиссии. Надо сказать, что роль переводчиков-синхронистов весьма актуальна для обеспечения эффективности работы органов ООН, где существует шесть официальных языков. Иностранные наблюдатели не раз давали высокую оценку ооновским курсам в Москве. Руководитель конференциальных служб штаб — квартиры общего рынка мадам Ван Хуф, к примеру, после ознакомления с работой курсов в Москве назвала их "лучшими в мире" . Нельзя не вспомнить и о том, что годы моей службы, связанные с ООН, как и предыдущие, оказались во всех отношениях нелегкими — «холодная война» была в самом разгаре. Защита национальных интересов нашего государства в международных делах требовала особой выдержки, профессионального мастерства и умения правильно ориентироваться при самых непредсказуемых поворотах судьбы. И я часто вспоминал слова своего наставника: «Твоя задача — приобретать друзей, а не наживать врагов, для чего достаточно быть просто дураком». С чистой совестью могу сказать, что за четыре десятка лет международной службы обрел немало друзей, уважающих нашу отчизну, но врагов не наживал, хотя нередко соприкасался с ними по работе.