Виктор Александрович вспоминает: В 1941 году окончил 4 класс, и мама отправила меня в деревню к бабушке. А 22 июня началась война, которая и застала меня в деревне. Я тут же написал маме, чтобы она меня забрала, но она работала на Центральном телеграфе, он был на военном положении, и она не смогла за мной приехать. Короче говоря, всеми правдами и неправдами я вернулся в Москву. Начались налеты немецкой авиации. В нашем доме, а жил я на Каляевской улице, в это время остались одни подростки — взрослых ребят призвали в Красную Армию. Мы рвались дежурить на крышах домов. И вот настал такой момент: Во время очередной бомбардировки зажигательные бомбы стали падать на крышу нашей школы. А мы тушили их. Тушили пакетами с песком. Это было Мое первое боевое крещение. В начале 1942 года пошел работать на обувную фабрику. В 1943 году я и мой товарищ Виктор Малахов сделали попытку попасть в Школу юнг, но нам сказали: Подрастите и окончите хотя бы пять классов. Но мы все — таки добились своего... через год нас приняли. Утром в день отъезда я простился с родными. Бабушка благословила меня. Как сейчас помню, на правом последнем пути вокзала стоял состав из 18 — тонных вагонов, оборудованных нарами. С этой минуты жизнь пошла по новому руслу. И вот я на Соловецких островах. Юнга Соловецкой школы. Я попал в 1 — ю роту, 5 — ю Смену рулевых. Малахов Виктор распределен в 3 — ю роту боцманов. В нашей пятой смене было много москвичей. Это Юра Ермилов, он был заместителем командира смены, Женя Жарков, Юра Лекомцев, Саша Скворцов, Юра Гусев, Зорий Соларев. Командир смены старшина второй статьи был прекрасный человек — Малыгин, имя не помню. Он много для нас сделал, для нашего воспитания. Воевал на Северном флоте на катерах-охотниках. После ранения продолжал службу в Соловецкой школе юнг, где и нашла его награда — орден Красной Звезды. Мы его все от души поздравили. С каждым днем, месяцем мы становились все самостоятельней. И вот наступил торжественный день. Не только в моей жизни, но и у всей Школы юнг, — мы приняли присягу верно служить нашей Родине. Эту присягу я пронес через всю жизнь. Занятия продолжались, очень интересные, и каждый день все новое и новое. Предметов много. Были и шлюпочные занятия: Ходили на веслах и под парусом на четверках, шестерках и баркасах. Была практика на малых тральщиках и на буксире «Комсомолец». Незаметно наступило время государственных экзаменов. Я все сдал на пятерки. И получил свидетельство. Был распределен на Балтийский флот — в Ленинград, в первый балтийский экипаж. А оттуда я, Веня Горелов, Саша Бобин и еще один юнга (не помню его фамилию) были направлены в дивизион морских охотников. Он базировался на острове Борнхольм в гавани г. Рене, неся охрану водного района. Основным занятием было траление. ... В конце октября 1945 года мы находились в Свинемюнде и каждый день выполняли различные несложные задания. Но однажды я и Саша Бобин получили приказ идти на баржу рулевыми. Эту баржу должен буксировать тральщик «сторонник».Матросы с тральщика завели буксир, и мы вышли в море. При проходе по правому траверзу на СНИСе я увидел штормовое предупреждение. Не придав этому никакого значения, все — таки пошел посмотреть в кубрик, что мы имеем из спасательных средств. Но ничего не обнаружил, даже ни одного спасательного круга. За бортом был свежий ветер, волна небольшая — примерно один балл. Дал сигнал светофора на тральщик, что у нас нет сигнальных фонарей и мы пойдем без габаритных огней. С тральщика сигнальщик ответил «Добро!». Поужинали мы с Саней. У нас была буханка хлеба и банка тушенки. Казалось, ничего не предвещало беду. Первую вахту отстоял я, все было нормально. Правда, усилился ветер и волна была уже на 3 — 4 балла. И стало сильнее покачивать. Саня меня сменил. Я пошел в кубрик, лег на нары и тут же уснул. Сколько спал, не знаю. Но проснулся от шума. Сел на нары, спустил ноги, и они оказались в воде. В кубрике было темно. И сразу мысль: Откуда вода? Решил, что нужно выходить на палубу. Не долго думая, свалил изразцовую печку, которая стояла около нар. И по ней двинулся к выходу. Тут я услышал голос Сани: «Нужно выходить». Почему он здесь? В темноте добрались до выхода. Я шел впереди, добрался до трапа на выход. Предстояло сдвинуть верхнюю крышку люка назад, а потом раздвинуть створки дверей. Но как только раздвинул створки двери, на меня хлынул поток воды. От неожиданности еле устоял на ногах, задраил выход. Однако мы все — таки сумели выйти на палубу, и перед нашими глазами открылась страшная картина. Большие волны с пенистыми гребешками перекатывались по палубе, и все кругом двигалось. Была то бортовая, то килевая качка. Руль был сорван с нижнего крюка, перо руля поднималось и опускалось, а вместе с ним поднимался и опускался румпель, который представлял из себя обтесанное бревно. Штуртросы руля тоже порваны. Рубка была с левой стороны разбита, и все стекла выбиты. осмотрел на тральщик. Он продолжал нас буксировать, ходовые огни светились нормально. По бортам баржи стояли ручные помпы. Мы с Бобиным стали откачивать воду, они работали нормально. Этим немного согревались. Но вода в кубрике прибывала и прибывала. Да и корма совсем осела, и по ней ходили волны. Понял, что наша работа напрасна. Мы с Саней поднялись к рубке — она была выше. И что — то мне подсказало, Саня немного запаниковал. Я подошел и сказал ему: «Саня, не думай ни о чем плохом. Мы с тобой не погибнем. Нас спасут. Держись!» Я этого никому никогда не рассказывал. Но он сам мне напомнил эти слова, когда мы с ним встретились спустя много лет. Я все время искал его в Саратове, а он оказался в Архангельской области. Встреча была добрая.. «Держись!» Но здесь произошло неожиданное. Настил, то есть щиты, которыми была закрыта баржа сверху, вдруг съехали вправо и влево в воду. И из трюма баржи вылетел столб шпал в вертикальном положении. И мы с Саней оказались в море, качаясь на волнах за какое — то мгновенье у меня перед глазами прошла вся моя короткая жизнь. Даже вообще давно забытое. И тут я подумал, что мама, наверное, спит и ничего не знает. Я сказал Сане: «Подбираем шпалы под себя и будем держаться вместе». Но нас, конечно, разнесло, и я со страхом видел, как мы удалялись друг от друга. На тральщике, видимо, поняли, что произошла катастрофа, и включили прожектор, хотя еще не было темно. Старались «поймать» то меня, то Саню. Не буду описывать всё, что пришлось пережить. Подо мной все — таки было несколько шпал, и я за них держался руками и ногами. Потихоньку я впадал в какую — то дремоту. А, ,может быть, начал уже коченеть, температура воды была плюс 2 — 3 градуса. Я ничего не чувствовал, не ощущал. Но вот очнулся и ясно увидел метрах в ста — ста пятидесяти от себя тральщик. С тральщика кинули бросательный конец с грушей. Она точно легла около меня на шпалы. Я протянул руку, вернее, сумел протянуть руку, но взять грушу не смог. Пальцы руки не сгибались . Отпорным крюком меня схватили за борт шинели и подтянули к борту. Опустили спасательный круг на штерте. Рукой я не мог его взять, но повис на локте, просунув руку внутрь, и как бы вдавился в середину круга. И меня подняли на борт. Положили на палубу, так как встать я уже не мог. В кубрике меня раздели и стали растирать спиртом. Подошел боцман с 300 — граммовой кружкой, поднял мне голову и стал вливать в рот спирт. Приговаривал: «Пей! Пей, сынок!» Я выпил. Все внутри жгло. А он приговаривал: «Пей! Пей, сынок!» Затем одели меня в сухую теплую робу : Положили на верхнюю койку. И я как бы провалился куда — то, ничего не ощущая. Когда пришли в порт, Саню оставили в госпитале, а меня отправили в дивизионный лазарет. Прощаясь, мои спасители сказали, что мы попали не в какой — нибудь, а в девятибальный шторм. И, коли мужественно выдержали такое испытание, то будем долго жить. К сожалению, Саня Бобин скончался в 1994 году. (Пусть земля будет ему пухом.) А я, действительно, быстро выздоровел и вернулся в свой дивизион морских охотников. Меня встретили как родного человека. Вскоре наше звено — катера 313 и 314 — ушли на ремонт в Свинемюнде. Из Свинемюнде нас, несколько человек, направили в Ленинград в 1 — й Балтийский экипаж. А оттуда в Кронштадт. Из Кронштадта — в Ораниенбаум в объединенную школу, повышать квалификацию. В конце 1947 года был незаконно осужден, и пришлось пять с половиной лет работать на «стройках коммунизма». Это Печерстрой. Надым. Норильск. Волго — Донской канал. Волго — Балтийский канал. Вытегра. Тяжело было. Но мне везло, я встречался в большинстве случаев с хорошими людьми. Прораб Игорь Юрьевич после окончания железнодорожного института приехал отрабатывать на эту стройку. Начальник автоотряда Поставков, бывший главный инженер автомобильного завода имени Сталина, правая рука Лихачева. Отбыл срок и работал на высылке. Вот он и помог мне освоить специальность шофера. В 1953 году приехал в Москву. Судимость была снята. Я получил права 1 — го класса и удостоверение механика. В 1954 году женился. Через 8 лет пришлось разойтись. Остались две дочки. Вскоре встретил женщину, с которой живу и по сей день. В 1981 году случился инфаркт. И здесь пошла другая жизнь. Пришлось расстаться со своей специальностью. Стал работать механиком, контролером транспортных средств. Вот такая моя жизнь. Жизнь пенсионера. Имею правительственные награды. С любовью и трепетом всегда вспоминаю прожитый на Соловках год. Это, я считаю, лучший год моей жизни. Соловецкая школа юнг меня воспитала. Она сделала из меня полноценного человека. И я хочу от души поблагодарить наших наставников, которые воспитали нас — пацанов — в духе лучших человеческих качеств. Это чувство преданности друг другу. Это быть настырным. Это помогать друг другу. Это чувствовать и немного предвидеть дальнейшее. Это быть, когда нужно, дерзким до безумия. Самое основное-быть справедливым по отношению к окружающим. А также ради справедливости быть готовым к самым неожиданным поступкам. Даже самопожертвованию. Я пишу для тех людей, которым придется читать эти строки, чтобы они задумались и помнили: Были такие пацаны, которые не щадили своей жизни и своего здоровья ради Победы! И ради своего поколения. Для жизни и процветания нашей Родины. Вечная слава юнгам, которые погибли в годы войны!... Вечная память!